«Будешь мыть унитаз языком». Жертва школьной травли – о насилии, страхе и ненависти к одноклассникам

Днем посреди улицы девочки-подростки избивают свою сверстницу – а в это время парни снимают происходящее на камеру мобильного телефона. Позднее видео публикуется в Интернете. Молодые люди пытают и насилуют двух школьников, забравшихся к ним в гараж. Парень, который ненавидит свой техникум, приносит в учебное учреждение огнестрельное оружие – больше двадцати погибших. Скрытный девятиклассник устраивает массовую резню в своей школе; учеников и учителей госпитализируют с тяжелыми ранениями.

Для многих школьные годы становятся совсем не чудесным временем. Бывшие ученики с ужасом и отвращением вспоминают давление со стороны учителей, травлю одноклассников, безразличие собственных родителей. Порой эти взрывные компоненты, смешиваясь, могут привести к катастрофе. Портал Megatyumen.ru на анонимной основе публикует монологи людей, не понаслышке знакомых с буллингом и школьным насилием.

Сейчас Марина (имя изменено по просьбе героини публикации – прим.) учится в вузе и старается забыть школу, как страшный сон. В ее воспоминаниях – унижения, оскорбления, беспочвенные обвинения, равнодушие и ненависть. То, что происходило в школе, оставило в ее душе отпечаток на долгие годы вперед.

Я не прошла проверку

Хороших воспоминаний о школе у меня практически нет. Для меня это время было просто чередой унижений и постоянного страха. Страха перед мамой – потому что мне нужно было закончить школу с нормальными оценками; страха перед учителями – потому что я была нерасторопной и многое доходило до меня позже, чем до сверстников; и страха перед одноклассниками – потому что я сразу же не пришлась им ко двору.

Я пришла в школу, где проучилась потом до выпускного класса, в 13 лет. Мой класс нельзя было назвать дружным, но у ребят уже был свой устоявшийся коллектив. Со мной перевелся еще один мальчик – у него получилось найти себе «место под солнцем». У меня – нет.

Я даже не могу сказать, что именно не понравилось во мне одноклассникам. Я никогда не вела себя вызывающе, не нарабатывала себе авторитет. После нескольких неудачных попыток я не пыталась даже подружиться с ними. Я просто хотела, чтобы меня не трогали.

Когда я пришла, в классе уже был один объект для травли. Витя сидел за последней партой в огромных очках, постоянно молчал и казался совершенно оторванным от мира. Когда учителя спрашивали его о чем-то вроде выполненной домашки, он ухмылялся и разводил руками. Потом я поняла, что он неглупый парень, а все, что он делает – делает просто назло. Он мог взять интересную тему доклада, за которую бился весь класс, и на следующем уроке заявить, что ничего не подготовил. Нетрудно понять, какое отношение было к нему и у ребят, и у учителей. В конце концов уже не требовалось никакого весомого повода, чтобы Витю пнуть, облить водой или запихнуть в женский туалет и держать там несколько минут. Но, как ни странно, его никто и никогда не бил серьезно – может быть, все чувствовали подсознательно какую-то угрозу. Потому что сейчас, когда я слышу про расстрелы и поножовщину в школах, на ум приходит Витя – странный замкнутый парень, у которого нет ни одного близкого приятеля, зато есть огромные проблемы с родителями, который ненавидит одноклассников, и которого постоянно прессуют учителя. Никто не знал, что у него на уме или на душе, и никто не мог предсказать его поступков. Мне кажется, такого «Витю» можно сейчас найти почти в каждом классе, и это по-настоящему страшно.

У моего класса была интересная особенность: когда приходил новичок, его всегда начинали проверять на прочность. И если кто-то эту проверку не проходил, его назначали новой мишенью. Я, видимо, проверку не прошла. Помню, как в первую же неделю в новом классе ко мне подошла одна из девочек и заявила, что от меня воняет дерьмом. Идиотский и нелепый подкол. Но в тот момент я почему-то растерялась, заплакала и убежала из кабинета. Мне было очень обидно. Сейчас я думаю, что, если бы отреагировала тогда иначе и смогла дать отпор, то все сложилось бы по-другому. Но у меня очень религиозная мама, она всегда воспитывала меня в духе смирения, чистоты и доброты. Для меня даже произнести это слово, «дерьмо», было каким-то ужасным кощунством. Что говорить про более крепкие оскорбления… поэтому, когда меня обзывали, я молчала. Когда доставали физически, я не могла ответить, потому что их было больше и потому что я была очень слабой. Да и ударить человека для меня всегда было неприемлемо. Когда я приходила домой, например, с синяком и слезами на глазах, мама не ходила в школу разбираться с моими обидчиками. Она говорила мне, что я должна постараться, чтобы найти общий язык с ребятами, что мне нужно проявлять больше понимания. Она не могла понять, что иногда агрессия может быть направлена против человека, который этого не заслуживает. Для нее то, что ее ребенка обижают в школе, было позором. Я была для нее позором. И прийти к классному руководителю, устроить скандал, вызвать в школу родителей моих обидчиков – я даже представить не могу, что должно было произойти с моей мамой, чтобы она это сделала. И со временем я перестала рассказывать ей о своих проблемах, потому что чувствовала себя виноватой.

Они называли его «мясо»

Задирали меня только девочки. Парням это было неинтересно – ну, какой толк доставать девчонку, которая, чуть что, сразу распускает сопли. У них были свои «объекты». И, наверно, это лучше, потому что их «стрелки» всегда были очень жестокими. Я такого просто не выдержала бы. Они собирались во дворе школы – там, куда не выходили окна, – и окружали человека толпой. В роли мальчика для битья обычно выступал парень по имени Алим – он плохо читал и писал, над его ошибками смеялись педагоги. У нас в школе одно время практиковалось зачитывание перед всем классом худшей и лучшей письменной работы. Алим почти всегда оказывался в «худшей».

Пацаны из класса брали Алима в кольцо, чтобы он не мог вырваться и убежать. Это был такой своеобразный гладиаторский ринг. Потом из толпы выбирались два-три человека, каждый раз разные, которые должны были его избить. Били не сильно, до больницы дело не дошло ни разу, но иногда ему рвали одежду, иногда просто валяли в грязи. Эти «стрелки» парни иногда использовали, как проверку для новичков. Брали на «слабо»: мол, если ты не слабак, иди и ударь «мясо». Так они его и называли – мясо. И обращались к нему только так.

Девочки редко в этом участие принимали, обычно они просто со стороны смотрели, подбадривали «своих», поднимали, скажем так, боевой дух. А меня притаскивали посмотреть, что со мной будет. Просто брали за волосы, тащили на задний двор и смеялись: «смотри, смотри, завтра тебя туда поставим». Не поставили ни разу, но боялась я безумно, это мне в кошмарах снилось, как меня в круг выталкивают и бьют. Я иногда ночью просыпалась и просто начинала реветь от страха, что мне снова надо в школу идти.

По сравнению с пацанами, которых били, я по меркам класса почти в раю жила. Группа из пяти или шести девчонок взяла меня «в оборот», пакости они придумывали просто виртуозно. Сначала все достаточно безобидно начиналось – портфель забирали и прятали, проливали штрих на готовую работу, тетрадки рвали, запирали в раздевалке. Подножки часто ставили. Я один раз сильно разбила колени, потому что бежала, опаздывая на урок, и меня одна из девочек сильно толкнула в спину. Я упала на плитку, она в том месте очень неровная была, содрала себе кожу – у меня все колготки были в крови. А когда я в класс зашла, лидер этой девчачьей шпаны, Лера, крикнула, что у меня месячные начались и я «протекла». Это было так стыдно и стремно, я попыталась оправдаться, но они меня, конечно, не слушали. И я убежала домой с уроков, а потом географичка позвонила моей маме и пожаловалась, что я прогуливаю. Так что головомойку я получила еще и дома.

Я была полненькой, с физрой у меня все было плохо, и это, конечно, не осталось без внимания. Меня тоже редко по имени звали. «Жиробас», «колбаса», «сало», «свинья» – это не полный список кличек, которыми меня наградили в школе. Когда я пыталась отжаться, вокруг меня собирались все спортивные, подтянутые девчонки. Если физрук был рядом, они ничего не говорили, только хихикали и переглядывались так, чтобы я видела. Если учитель отходил, смеялись уже в голос – «смотри, как у нее жир трясется, фу, холодец». Конечно, у меня были комплексы. Конечно, они остались. Я сейчас на втором курсе университета, ношу только вещи свободного кроя, черные, мне постоянно кажется, что сейчас кто-нибудь покажет на меня пальцем и крикнет: «куда катишься, сало?». Как в школе.

«Тебе даже ПТУ не светит»

Учителям все наши разборки были, что называется, «до звезды». Они свою часть работы выполнили, зачитали учебник, кого-то поругали, кого-то похвалили, и отправили за ворота с чистой совестью. Что мы там за этими воротами делаем, их уже не касается. Им это неинтересно. Один раз у нас пацаны подрались в школьном коридоре, так химичка, разнимая их, кричала: «у себя во дворе что хотите делайте, хоть поубивайте друг друга». Конечно, если ты сам подходил и говорил, мол, меня обижают одноклассники, с ними проводили беседу. Только после этого тебе такой ****** наступал, что жаловаться очень быстро перестали. Ты, если сказал кому-то, сразу становился стукачом, самой низшей кастой. И гнобили тебя потом уже серьезно, проходу вообще не давали. А беседы с задирами у учителей совсем смешными были – ну, погрозят им пальчиком, скажут, мол, не надо одноклассников обижать. Никого не пугали учетом в комиссии ПДН, тем, что полицию вызовут – это же репутацию школы подорвет. Так что виновники смиренно выслушивали лекции, кивали, обещали больше так не делать – и шли «гасить» стукача. Я на это со стороны смотрела. Сама никогда не жаловалась. Во-первых, мне было страшно, что станет только хуже, во-вторых – боялась, что учителя моей маме все расскажут.

Учителя, кстати, добавляли «радости» в школьную жизнь. У меня были жуткие проблемы с физикой, я просто не понимала этот предмет. Я вообще чистый гуманитарий, все, что связано с цифрами для меня – темный лес. И учитель по физике меня закономерно недолюбливала, считала тупой. Она частенько вызывала меня к доске, заранее зная, что я ничего не смогу решить. Я всегда думала: ну, поставь ты мне двойку и отправь на место, зачем ты надо мной издеваешься? Ей было мало просто написать «неуд» в журнал. Кажется, ей доставляло удовольствие меня доводить до истерики. Она держала меня у доски почти весь урок, комментировала каждое мое действие, усмехалась. «Господи, это даже младшеклассники понимают». «Ты уверена, что в свой класс попала? Может, тебе вернуться в пятый, раз уж ты все равно ничего понять не можешь?». «Тебе лучше перевестись в специализированную школу». «Ты с таким уровнем развития не то что в вуз не попадешь, тебе даже ПТУ не светит». Конечно, все это говорилось на публику. Конечно, надо мной смеялись. Чувствовала ли я желание что-то исправить, понять, научиться? Конечно, нет. Можно ли сказать, что я ненавидела и физику, и физичку? Безусловно.

У нас в школе ни о каких психологах, разумеется, не слышали. Была только тетечка «социальный педагог». Совершенно бесполезная должность. Никакие проблемы в коллективе она не решала, ее функция вообще заключалась в том, чтобы раз в неделю собирать нас в одном кабинете и рассказывать о вреде субкультур, социальных сетей, наркотиков, алкоголя и прочих стандартных вещах. Обращаться к ней за помощью было бессмысленно. Во-первых, она все жалобы передавала директору, во-вторых, ее знаний не хватало даже на то, чтобы просто дать совет.

«Подавись этими деньгами»

Самый отвратительный случай произошел со мной в восьмом классе. К тому времени все «детские» шалости уже сошли на нет, и меня обычно не трогали – но если уж подставляли, то жестко. У одной из девчонок, которые пользовались популярностью в классе, пропали деньги. Сумма для нас, школьников, очень большая – около двух тысяч. Она зашла в класс, заперла дверь и громко сказала, что у нее украли деньги. А потом показала на меня пальцем и добавила: «это сделала она».

Сейчас мне кажется, что ничего у нее не пропадало – проверить-то это никак нельзя. Я этих денег в глаза не видела и растерялась как-то от такого обвинения, засмеялась даже. Я тогда решила, что это просто шутка. Нельзя же просто бездоказательно обвинить человека в том, чего он не делал? Оказалось – очень даже можно. Меня окружили толпой и начали «выбивать» деньги. Мне кричали, что я ****, крыса, воровка, что меня отправят «на зону», что я там буду «унитаз языком вылизывать». Собрались учителя, Дашка, которую я «обокрала», плакала очень картинно. А я стояла и думала, что просто убью ее. Пойду сейчас в столовую, возьму нож и в глотку ей воткну. Я тогда до такого пика отчаяния дошла, до такого предела, что мне даже сейчас страшно это вспоминать и думать – что я могла сделать. Меня трясет, у меня перед глазами белая пелена, бросает то в жар, то в холод. Я реально чуть в обморок не грохнулась. Я ведь даже чужую ручку без спроса взять никогда не могла, потому что мне с детства в голову вбивали, что воровство – смертный грех. А здесь – деньги… я бы лучше от голода умерла, честное слово, чем у кого-то что-то украсть.

Дашка орала, что я нищебродка, у меня мать полы моет, и что никому больше в классе деньги эти не нужны. Я оправдывалась, вывернула перед ними свою сумку подчистую, все отделы. Вывалила на стол все, что там было, швырнула портфель, чтобы они сами обыскали, если не верят мне. Учителя как-то несерьезно к этому отнеслись, махнули на нас рукой – мол, разбирайтесь сами, как хотите. Я выворачивала карманы, с меня содрали пиджак, обшарили все. Это было жутко унизительно. Не хочу об этом вспоминать. Скажу только, что в конце концов Дашка мне бросила с таким презрением: «да подавись ты этими деньгами, не последние». Короче, клеймо воровки ко мне надолго прилипло.

Я по-прежнему их ненавижу

Я могу многое о школе вспомнить такого – неприятного. Все это оставило свой след, не могло не оставить. Я выпустилась, поступила в универ в другом городе, на историка – потому что конкурс был очень маленький и я могла попасть на бюджет. С моими оценками ничего более-менее престижного мне, конечно, не светило. Я по-прежнему боюсь, что сейчас начнется то же, что в школе. Все эти унижения, давление, прессинг. Если рядом кто-то смеется, я оборачиваюсь, потому что думаю – это снова я, это надо мной. Потому что я толстая, нескладная, некрасивая, тупая. Потому что я не вписываюсь в коллектив. Потому что у меня маленькие глаза. Низкий рост. У меня усы над верхней губой. От меня пахнет потом. И еще тысяча «от меня», «у меня», «я». Все то, что я месяцами слышала в школе.

Я не слежу за своими одноклассницами. Понятия не имею, как они устроились в жизни. Думаю, что хорошо – девочки очень сообразительные, умные, у многих родители при деньгах. Мне все равно. Я просто не хочу еще хоть раз в жизни встретить их. Иногда слышу, как жертвы травли говорят, что смогли простить своих обидчиков, как-то отпустить ситуацию. Я – нет. Я по-прежнему их ненавижу. За все, что они со мной сделали, за то, что они делали с Витькой, Алимом, другими ребятами. Может, нам надо было объединиться, как-то пытаться противостоять, но почти все из нас были слишком запуганы и не уверены в себе, чтобы сбиться в стаю. Это, конечно, стыдно и не лучшим образом меня характеризует, но я радовалась, когда мои мучители переключались на кого-то другого. Допустим, если бьют Алима, или высмеивают какую-нибудь Маньку Иванову, мне даже в голову не приходило встать и сказать, чтобы они прекратили. Я просто думала: «слава Богу, что не меня». Если бы девчонки нашли себе какую-то новую мишень и оставили меня в покое, я была бы рада. У нас были случаи, когда ребята, которые подверглись травле, позже сами примыкали к этим зверским компаниям, начинали уже других прессовать. Я не могу их осуждать. Это страшно – быть против толпы. Этого пытаются избежать любым способом. И не мне их за это стыдить.

Сейчас жизнь постепенно налаживается. Надеюсь, что со временем я смогу забыть этот кошмар. Но у меня есть младшая сестра, сейчас она пошла в четвертый класс. Бойкая девочка, активная, у нее есть несколько подружек. Я очень боюсь, что с ней произойдет то же самое, что со мной. Если уж быть до конца честной, я предпочту, чтобы это она была на стороне травящих. По крайней мере, тогда ей не сломают жизнь, не изобьют, не снимут это на телефон и не опубликуют в Интернете. Я бы такого позора точно не пережила.

Мне хотелось бы, чтобы никто не попадал в такие ситуации, чтобы у детей был какой-то выход, было, с кем поговорить об этом. У меня никого не было. Мне казалось, от меня просто отвернулся весь мир. И поэтому школа была для меня адом.

Источник