Ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС — о неточностях в сериале HBO, мародерах в Припяти и эффекте радиации

Сегодня Сергей Николаевич Гашев — доктор биологических наук, профессор, заведующий кафедрой зоологии и эволюционной экологии животных в Тюменском государственном университете. В 1986 году он — только вернувшийся со срочной службы лейтенант Советской армии, которого посылают в окрестности Чернобыля командиром взвода радиационной и химической разведки. В зоне отчуждения Сергей Николаевич пробудет практически всю зиму — с конца ноября 1986-го по конец февраля 1987 года.

Сергей Николаевич, в одном из интервью вы сказали, что страха ехать не было, тогда были молодым и глупым. Если повернуть время вспять, поехали бы в Чернобыль снова?

Если бы был такой же, поехал бы. Сейчас — тем более. Терять уже нечего (улыбается).

Расскажите о воспоминаниях из зоны отчуждения. С чем у вас ассоциируется Чернобыль сейчас?

В весеннее время, когда начинает таять снег, я чувствую запах радиоактивного йода. Его у нас нет, но я вспоминаю, как в 1986 году, в зоне отчуждения все вокруг пахло йодом. Этот запах ни с чем не сравнить. Он был в воздухе, а люди говорили: «радиацией пахнет». На самом деле, она никак не пахнет, а это был йод. И он был наиболее опасен для ликвидаторов, так как легко попадает в биохимический оборот и влияет на щитовидную железу человека. Поэтому нам давали препараты, содержащие нормальный йод, чтобы он заместил радиоактивный и вывел его из организма.

Мы стояли в деревне Черемошня. Она на юго-западе зоны. Где-то недалеко в лесах находилась огромная антенна комплекса противовоздушной обороны. Тогда к этому объекту был запрещен доступ и даже нам, разведчикам, сложно было туда попасть. Мы постоянно ездили и гадали, что же там такое. Пытались хоть немного подобраться. В 1986 году этого так и не получилось сделать. А разговоры шли разные, и даже когда с объекта сняли охрану, местные боялись туда ходить. Они считали, что там где-то стоят пулеметы на фотоэлементах, и можно погибнуть.

Мы ездили по зоне на БРДМ на базе ГАЗ-66, но даже эти вездеходы застревали в снегу. Украинцы нам говорили, что такая же снежная зима, как в 1986-1987 годах, была только в 1942 году — при немцах. Вообще за время пребывания там всегда были какие-то неприятности. Например, отправляешь людей на задание, а они к назначенному времени не возвращаются. Раций для связи у нас не было. И вот тебе приходится ехать и искать группу — мало ли, что с ними случилось, может быть, застряли в радиационном пятне и сидят, набирают излучение. А почему не было связи? Мне кажется, что рации специально сняли с машин, чтобы не было утечки информации.

В нашумевшем сериале «Чернобыль» критику вызвали несколько эпизодов. Один из них — что в зоне отчуждения все пили водку, и ее было очень много. Это действительно так?

Чтобы таскали ящики водки, такого не было, но пить — пили. Солдаты сами о себе заботились. Ездили по соседним деревням, покупали самогон. Доезжали даже до окраины Киева. Бытовало мнение, что алкоголь помогает выводить радиацию. Я не большой знаток радиационной медицины, на что-то в этом есть. Детство я провел в Лабытнангах и мой отец, тоже биолог, ездил в командировки на Ямал, недалеко от островов Новая Земля, где тогда проводились ядерные испытания. Его команда брала алкоголь — считали, что он поможет. Я считаю, что есть какое-то физиологическое воздействие на уровне изменения физико-химических свойств жидкостей в организме, которое оказывает протекторное действие.

Еще в сериале есть кадры, на которых молодой, только что призванный в армию срочник ездит по близлежащим к Чернобылю деревням, и вместе с опытными вояками отстреливает зараженных собак и другую живность. Подобное происходило на ваших глазах?

Я про такое не слышал. Никто не обращал внимание ни на кошек, ни на собак. Не придавали значение, что они везде бегают. Какую опасность они представляли? Их же есть все равно бы не стали. Более того, в год взрыва радиацию недооценивали. Собирали грибы, ягоды. В пруду-охладителе в Припяти ловили карпов. Страшных последствий для здоровья не было — не сразу же после взрыва рыба впитала массу радиации, должно пройти время.

Но в тех местах, где действительно что-то было заражено, пытались ликвидировать растительность. Например, «рыжий лес» вырубали. Его убирали потому, что это погибший от радиации лес, и он представлял опасность. Из-за пожара продукты горения могли разнестись в атмосферу и возникли бы новые проблемы.

Какая самая жуткая история, которую вам довелось пережить в зоне отчуждения?

Жуткого ничего не было. Если и было что-то, вызывающие сильные эмоции, то это впечатления от опустевшей территории и отъезда ликвидаторов. Приезжать в Припять было не жутко, но необычно. Заходишь, допустим, в кафе — там ничего не разбито, конфеты на столах лежат. В квартирах остались вещи. Мародеров бытовые вещи особо не интересовали, но машины оттуда вывозили массово. Это ведь город атомщиков, они в те времена хорошо зарабатывали, и машины были практически в каждой семье. Авто совершенно рабочие стояли брошенными около домов. Огромное количество этих машин потом развезли по всему СССР. Кто-то их покупал и не знал, что они из Припяти. А в автомобилях заражение было реальное как раз, и представляло опасность. Металл все это дело, в кавычках, впитал.

Это правда, что радиация благоприятно сказалась на природе в зоне отчуждения? Получается, ее воздействие на организмы так до конца не изучено?

Парацельс говорил, что все есть лекарство и все есть яд. Все дело в дозе. Про действие больших доз радиации тогда все было хорошо известно. С момента, как изобрели ядерное оружие, люди знали, как это действует. Было известно, сколько времени проживет батальон солдат, находясь в зоне с определенным уровнем радиации. В Чернобыле сложность заключалась в том, что радиация распределялась неравномерно. Большие дозы были в районе самой ЧАЭС. Многие ликвидаторы, которые занимались дезактивацией, не знали полученную дозу радиации. Все высчитывалось примерно, по средней дозе. Только офицеры ходили с индивидуальными дозиметрами.

А насчет пользы от малых доз... возьмем, например, нефтяное загрязнение. Высокие дозы для биоценоза губительны. А малые, и особенно — сверхмалые могут давать даже стимулирующий эффект для организмов. Там могут быть нафтеновые кислоты, которые оказывают ранозаживляющее и иммунопротекторное действие. Малые дозы радиации работают точно также. За пределами зоны, в Белоруссии и Брянской области после аварии на ЧАЭС местами был стимулирующий эффект. Но на него особо не обращали внимание.

У меня был ныне покойный товарищ Миша Жаркевич. Когда он ехал с нами в Чернобыль, у него были проблемы — он не мог иметь детей. А тут вроде бы радиация, зона отчуждения, думал, что теперь точно никогда не стать отцом. Он всеми правдами и неправдами пытался избежать большой дозы радиации, а в Тюмени жена экстренно искала ему замену, чтобы он вернулся домой. Его, все-таки, через месяц вытащили из Черемошни. Приехал в Тюмень и сделал ребенка (улыбается).

Сохранился ли контакт с теми, кто служил вместе с вами?

Половины из тех, кого я знал по командировке в Чернобыль, уже нет в живых. Я живу на улице Жуковского на Мысу. Мы, как ликвидаторы, получали там квартиры в одном доме. Из троих моих соседей двоих уже нет. Жаркевич тоже умер, Володя Машков остался. Раньше чаще встречались, вспоминали то время. Сейчас видимся, в основном, только 26 апреля на митинге.

После командировок в зону отчуждения вы приезжали в Чернобыль?

Нет, больше там я никогда не был. Хотелось бы, конечно, по старым местам пройти. Но самое страшное там уже позади. Теперь наступило интересное время для сталкеров. В зоне возник естественный природный заповедник, там теперь водится лошадь Пржевальского, белохвостый орлан, беркут, медведи появились... Когда я смотрю фотографии Припяти, которую я хорошо знаю, даже как-то приятно становится. Людей нет, и никто животных не беспокоит. Мне, как биологу, нравится, когда природа возвращает себе свое. В такие моменты понимаешь, что бренна не только жизнь отдельного человека, но и вся цивилизация.

Но, с другой стороны, и радиация там никуда не делась. Если полураспад йода длится несколько суток, то стронций и цезий распадаются уже десятки лет, а элементы типа плутония — тысячи лет, и до сих пор представляют большую опасность.

Беседовал Михаил Захваткин

Источник